Похмелье в городе Петербурге.
Как-то я приехал в Питер, тогда ещё Ленинград, к Товстоногову.
Он ставил свой последний спектакль в «БДТ», и я писал туда песни.
Был март, было немного противно, гостиница такая была настоящая, звалась «Советская».
Я приехал туда с девушкой, а ее не поселили.
Она забыла паспорт, а может, у неё ещё его и не было.
Короче, мы поехали ночью на электричке в Комарово
и ночевали в Доме творчества композиторов.
Там не работали батареи, было жутко холодно. Мы все простыли.
Оттуда я ездил в Питер в театр на репетиции с насморком и больным горлом. А тут ещё и генсек Черненко умер. А потом как-то не спалось. Как-то было не по себе. И вот так в одну ночь родились эти стихи.
А позже в Москве уже и песня.
Вот говорят, Париж всегда Париж.
И в этом нам не стоит сомневаться.
Но я готов с любым держать Париж.
С конем Петра приятней полабзаться.
Ну, что за бред? Париж мне незнаком.
Мне целовать его асфальт не приходилось,
А, впрочем, жаль, вдруг вижу за окном
Моя Нева уже ревниво расходилась
Так почему же стало ей не жаль
Своих оков решетчатых гранитных,
Своих дворцов похлеще, чем Версаль,
И площадей, таких же именитых,
Унять стихию может только Бог,
А с ним соприкасаются поэты
Вот так возник какой-то диалог
Когда река уже заговорила с ветром
И грубый ветер мне хлестнул в лицо
Обрывком фраз моей реки нелепость
В них были Ладога, блокадное кольцо
Цари и Петропавловская крепость
И пронеслись проспекты и мосты,
Где раньше шлялись модницы и франты,
Где были созданы безценные холсты,
О чём грустят теперь с похмелья эмигранты.
Но хватит лирики долой хмельной гураж,
Исчезли царь, поэт и каторжанин,
Лишь «БДТ», ИСАКИЙ, ЭРМИТАЖ.
Вот чем гордиться может горожанин,
И грустный дождик льёт, как из ведра.
И я задумался, куда ж всё исчезает,
А просто нужно нового Петра.
И сразу всё, как прежде, засияет,
Но вот дождёмся нового Петра,
И сразу всё, как прежде, засияет.
